Пуговица
- Нарисуй пуговицу.
Я насторожился: что он ещё задумал? Обычно, когда я работаю за
письменным столом, он приходит, чтобы сообщить: «Папа, у меня к тебе один вопрос…» Тут главное – не реагировать. Это помогает. Иногда. Но пуговица, которую надо нарисовать… К ней я как-то морально не подготовился.
Можно, конечно, сделать вид, что ничего не слышал, и продолжать писать, пока он не уйдёт. С другой стороны, идти-то ему некуда: у жены сегодня конференция, раньше девяти её не жди. С третьей стороны, что такое, в самом деле, пуговица? Это не катамаран, который я рисовал вчера. Может, проще нарисовать ему эту самую пуговицу, и он оставит меня в покое? Я взял чистый лист, молча очертил на нём кружок и украсил его двумя точками.
- И куртку, - быстро сказал сын.
- Что – «куртку»?
- Нарисуй. От этой пуговицы.
Я окружил пуговицу контуром, отдалённо напоминающим печную трубу в разрезе, и мрачно спросил:
- Всё?
- Всё, - ответил сын, любуясь моим искусством. – А где король?
- Король?
- Это же его куртка, - терпеливо объяснил мой собеседник. – Надень.
Уже ничего не пытаясь понять, я послушно всунул в куртку человечка. Вид у высокородной особы был неважный, но сын глядел на короля с восхищением. Он тут же потребовал для него корону, трон и… авторучку. Это ещё зачем?
- Он пишет чего-то. Мане, - пояснил сын. – Забыл? Сам мне читал: «Где король? На троне. Пишет Мане фест. Королева в спальне, хлеб с вареньем ест. Королевна в парке вешает бельё…»
Вон оно что! Я должен был ни больше, ни меньше, как проиллюстрировать английскую народную песенку в переводе Маршака. В этой милой песенке действуют, кроме королевской семейки, семьдесят синичек, сорок семь сорок. И всё наделала одна пуговица.
Да, это была работёнка! Я честно выполнил план по синицам, и лишь на семнадцатой сороке сообразил, что стараюсь зря, поскольку мой родной сын умеет считать пока только до шести.
Он, наконец, ушёл, нежно прижимая к животу моё произведение, главным украшением которого оставалась, конечно, пуговица.
Дядя из Коканда
- Ясно? – спросила мама. – Повтори!
- Ясно. Повторяю: на балкон не вылезать, с газом не шутить, в люстру не целиться и оставить, наконец, в покое папин компас – слава богу, я уже не маленький, дубинушка хоть куда, догоняю родителей.
- Вот именно. И не вздумай без нас открыть дверь кому-нибудь. Вон Ольга Даниловна впустила цыганку – и осталась без кольца с бриллиантом.
- Правда? – захохотал папа. – Ну, сын, смотри в оба! За брильянтами!
- По-твоему, если у нас нет драгоценностей, можно открывать любому бандиту!
- Почему обязательно бандиту? В конце концов, пусть спросит, кто там…
- Это невозможно. Что за манера говорить «да», когда мать сказала «нет». При ребёнке!
- Опоздаете, - сказал ребёнок, то есть я. – Пятнадцать минут до начала.
- А ты не вмешивайся во взрослые разговоры, - накинулись на меня родители. Но, между прочим, тут же ушли. Наконец-то!
Я не врал, когда обещал маме не прикасаться к газу и всё такое прочее. Ракета из диетической скорлупы испытана ещё вчера, к люстре я давно пристрелялся, по компасу определился. Правда, можно было бы спустить с балкона нижнему Лёньке маску-фантомаску, да темно уже. Свечки в глаза воткнуть? Неплохая идея, но свечей нету, их мама куда-то запрятала после того, как я учился пламя глотать. И вообще, у меня на сегодня намечено совсем другое.
Я давно хотел приладить к своему старому ЗИЛу моторчик на батарейках. Для этой цели под шкафом хранился электропаяльник, я его на время раздобыл кое у кого. Родители, конечно, ничего не знали, иначе шуму было бы! Почти неделю я ждал, когда останусь дома один.
Ну, взял я клюшку, подсунул под шкаф, чтобы достать паяльник, и тут в дверь позвонили. Я кричу: «Сейчас! Кто там?» - Мне отвечают: «Свои».
Свои, так свои – Лёнька, наверно, он у меня вчера «Родную речь» забыл – я уже хотел открыть, но в это время за дверью кто-то как чихнёт! Как бегемот! Или крокодил! Нет, я вам сказать не могу, как кто. Я говорю: «Лёнька, ты, что ли?» - А он мне: «Открывай, там видно будет, Лёнька или не Лёнька!»
Проговорился. А я и сам уже понял, что ЭТО НЕ ЛЁНЬКА. Во-первых, голос не похож, хриплый какой-то, а во-вторых, Лёньке ни в жизнь так не чихнуть. А он – этот, я сам не знаю, кто – шумит за дверью:
- Да открывай скорей! Приехал дядя веник!
Честное слово, так и сказал. Мне смешно стало, я хотел спросить: а тёти метлы у вас с собой случайно нет?
Но вместо этого сказал:
- Какой ещё веник? Я такого не знаю.
- Ты не знаешь, а твои родители знают. Зови их скорей. Нет дома? Вот не везёт. Из Коканда я, понял? Прямо с самолёта – к вам. Да ты откроешь или нет?
Я говорю: нет. Пока мама с папой не придут. Тут он прямо чуть не заплакал:
- Чёрт! И чего я не послал телеграмму? Хочешь сделать людям сюрприз, и вот – торчишь под дверью. А я, брат, простыл ужасно. Слушай, малый, ты бы открыл, а? Не бойся, я, если хочешь знать, твоему отцу – двоюродный брат. Выходит, твой двоюродный дядя.
- Чем докажете?
- Да мы с твоим папкой вместе под стол пешком ходили. Стащим у деда счёты – и ну кататься. Отец, наверно, рассказывал?
Я говорю:
- Может, рассказывал, а может – и нет. Скажите быстро, как папу зовут?
- Виктор Николаевич.
- А маму?
- Шурочка, вернее – Александра Романовна.
- А меня?
- А тебя, извини, не знаю. Я когда у вас в прошлый раз гостил, ты, понимаешь, в проекте только был, ещё даже неизвестно, мальчик или девочка… Убедился теперь?
- Убедился, - говорю, – но не до конца. Из какого вы города? Из Каканда? Погодите, я сейчас.
Притащил краткий энциклопедический словарь и стал искать. И что же? Я такого города не нашёл! Я тогда заложил дверь ещё на цепочку и говорю:
- Значит, вы мой дядя? Из Каканда? А знаете, что такого вашего Каканда вообще нет? Я словарь смотрел. Кандагач есть, Караганда, Каракум, а Каканда никакого нету.
Он кричит:
- Есть! Не на «ка» смотри, чудак-человек, «Коканд» пишется через «о»!
Открыл я на «ко», нашёл.
- Вообще-то да, - говорю, - имеется. Районный центр. А какой республики? Сколько в нём жителей было в 1939 году? Какая промышленность?
Кое-как он мне ответил, на четыре с минусом. И опять я не могу понять: дядя или не дядя? Спрашиваю:
- А почему – веник?
Говорит, потому, что его зовут Вениамин. И чтобы я больше к нему не приставал: он устал и сейчас ляжет спать – прямо тут, у двери. Слышу – укладывается.
Что делать? Если бы у меня была собака. Или хотя бы крокодильчик, как у Сергея из третьего подъезда. Ему мать с Кубы привезла. Я бы его на этого – не то дядю, не то нет, напустил, и сиди себе тихо, пока родители придут. А так – опасно. Мама правильно говорила: вдруг бандит? А если правда – дядя? И он спит в коридоре. На полу? Ужас. Или открыть? Папа говорит – можно, если спросить, кто там. Я спросил. А вдруг он всё наврал? Как бы мне сделать, чтобы и по-маминому, и по-папиному?
И я придумал. Впущу, но буду держать клюшку наготове. В случае чего – трахну изо всех сил!
Открыл дверь и скомандовал:
- Заходите!
На вид он оказался совсем не страшный, только очень рыжий, особенно, когда шапку снял. Волосы стояли у него на голове одуванчиком, я даже не знал, что такие бывают. Увидел он мою клюшку и спрашивает:
- А это зачем?
Я ему вежливо объясняю:
- Так, на всякий случай. Если вы не дядя, а бандит.
- Понятно. И на том спасибо. Где я могу присесть? Устал, брат, сил нет.
Посадил я его у стола, а сам всё смотрю: кто его знает? Может, он нарочно прикидывается, а сам в уме уже составил план, как меня обезоружить! А клюшка, проклятая, мешает мне, цепляется за мебель, но я её всё равно из рук не выпускаю, так с нею и хожу. Дядя смотрел-смотрел, и говорит:
- Бросил бы ты её.
Я говорю:
- Не беспокойтесь, мне и так хорошо.
Тогда он говорит:
- Слушай, я видеть не могу, как ты мучаешься. Свяжи меня, что ли, если боишься.
- А вы не обидитесь?
- Ничего, валяй!
Взял я быстренько два полотенца и привязал его к стулу – за пояс и за ноги. Спрашиваю:
- Не жмёт?
Он говорит:
- Нет, прекрасно.
И ещё говорит:
- Ну, как, легче стало?
Ещё бы! Теперь я смог положить клюшку и угостить человека. Налил ему чаю с мёдом – от простуды, конфеты «Мечта» достал. Сидим, чай пьём – красота! Только смотрю – мой гость клюёт носом.
Я кричу:
- Не спите! Нечестно!
Он вздрогнул, зевнул и спросил:
- А почему, собственно, нечестно?
- Потому что я тоже спать хочу. Мне давно пора. Ребёнок моего возраста должен ложиться не позже полдесятого, а сейчас скоро одиннадцать.
Он удивился:
- В чём дело? Спи и ты. Не можешь? А-а! Понял: часовые не спят. Ладно, давай разговаривать. Расскажи-ка что-нибудь. Ты в каком классе? Уже в третьем? Ну, и как живёшь?
А сам снова задремал.
Что мне с ним делать? Тут я вспомнил кино про одного шофёра. Тот, чтобы не уснуть в машине, всегда пел. Кое-как я дядю растолкал:
- Давайте петь!
Он согласился, но у нас сначала ничего не получалось – дядя ни одной нормальной песни не знал. Бился я с ним, бился, и говорю:
- Лучше вы запевайте свою, какую знаете, а я буду подпевать.
Он отказывается, говорит, что отстал от жизни, и все его песни – старые, неподходящие. Я говорю:
- Чего там! Ничего. Пойте, какие хотите.
Он затянул, я подхватил, и скоро дело пошло на лад. Мы исполнили про нежную красотку – чего только с нею не приключалось! Например, однажды она попала в море невзначай. И острый киль подводной лодки её разрезал на куски. А наутро она уж улыбалась под окошком своим, как всегда. И рука её нежно изгибалась, а из носа у неё текла вода. Ещё мы пели про Виверлея, как он пошёл купаться, оставив дома эту, Доротею, и про Крамбамбули, и про Колораду – Колорада моя, Колорада! И про козла, который сказал, не помню уже, кому: «Ты открыла мне глаза, надоела мне коза, в Африку пойду, найду другую, да, да!»
И так мы довольно весело провели время. Главное, не надо было разговаривать, а то я просто не знал, как мне с ним себя вести? Как с дядей? Или как с кем? Только я это успел подумать, а он снова уснул. На этот раз я не смог его добудиться. И я почувствовал, что тоже ужасно хочу спать, что если сейчас же не лягу, то умру. Я сел скорее на тахту, клюшку рядом положил и закрыл глаза – на одну секундочку.
И даже не услышал, как пришли мама с папой, развязали дядю Веника (он всё-таки оказался мой дядя), а меня перенесли в кровать. Папа говорит, что я брыкался и хотел петь «Нежную красотку». Мама спорит, что пел я вовсе «Колораду». Это очень странно, потому что лично мне больше всех понравилась «Крамбамбули», у неё мотив хороший. Вот послушайте:
За то монахи в рай пошли,
Что пили все Крамбамбули,
Крамбам-бим-бам-були,
Крамбамбули!
Гаврилиада
- Не вижу готовности, - сказала Зоя Петровна. – Ромашкин, отвернись от соседа. Шубин, оставь в покое своё ухо. Арамсон, неужели резинка такая вкусная? Перочистка? Тем более. Все сели спокойно, слушают меня. Сколько раз мы с вами рассказывали по картинке… Тебе чего, Ромашкин?
- Сто, Зоя Петровна!
- Что – «сто»?
- Сто раз мы рассказывали по картинке!
- Сядь, Ромашкин. Я тебя ни о чём не спрашиваю. Я говорю: сколько раз мы рассказывали по картинкам в букваре, а сейчас я хочу, чтобы каждый из вас попробовал сам придумать небольшой рассказ – про природу. Всем понятно задание?
… Степан первый поднял руку.
- Внимание, слушаем Крылова, - объявила Зоя Петровна. – Говори, Крылов.
Степан встал и спросил:
- Зоя Петровна! А рисование сегодня будет?
- Будет. Садись. Ты что руку тянешь, Мухов, тоже интересуешься рисованием?
- Нет, я про дядю хочу спросить.
- Про какого ещё дядю?
- Про дядю Сашу. Он, когда приезжал из Сибири, мне рассказывал, как один раз пионеры пошли в тайгу за кедровыми шишками. Они подошли к кедру и стали бить по нему колотушкой. Но к ним вместо шишек свалился медведь…
- Ух, здорово! – не выдержал Радик Ромашкин. Класс зашумел, переживая.
- Тише, - сказала Зоя Петровна. – Успокойтесь, пожалуйста. Ты, Мухов, можешь сесть. Конечно, очень интересный твой рассказ…
- Да не мой! Мне его дядя Саша рассказал, - запротестовал Антон. – Я как раз хотел спросить: можно, если я не свой, а дяди-Сашин рассказ расскажу?
- Ты уже рассказал, садись. Кто ещё придумал?
- Я! – громко объявила Рина Морковкина. – Я могу рассказать.
От нетерпения она то принималась размахивать поднятой рукой, то ложилась на парту. Если бы Зоя Петровна её не вызвала, Рина, конечно, свалилась бы на пол. Но Зоя Петровна вызвала, и Рина никуда не свалилась, а вскочила и стала рассказывать:
- Один раз пионеры пошли путешествовать в Африку. Они увидели кокосовую пальму и стали её трясти. Но вместо кокосовых орехов на них упала…
- Бегемот? – ахнул Радик.
- Сам ты бегемот, - оскорбилась Рина. Все засмеялись.
- Бегемоты не умеют залезать на пальмы, - рассудил Степан Крылов. – И бегемот – он, а она сказала «упала». Наверно, львица, да?
- Никакая не львица, - снова обиделась Рина, - а гаврила.
- Гаврила? – удивилась Зоя Петровна. – Это что ещё за зверь?
- Я знаю! – завопил Радик. – Это обезьяна такой марки, человекообразная. Ага?
Рина кивнула.
- Горилла! – догадалась Зоя Петровна. – Ты, Морковкина, немного перепутала. Очевидно, ты хотела сказать «горилла». Гаврила – это имя.
Рина опустила голову. Она собиралась плакать.
- А вдруг её так звали – Гаврила? – задумчиво спросил Коля Шубин. – Вот моя бабушка своего кота зовёт Тихон.
- Кто её там назвал, на пальме? – опять зашумел Радик. – Твоя бабушка, да?
- Местные жители, - увлечённо объяснил Коля. – Африканцы. Они пришли с пионерами, увидели и сказали: «Вот сидит человекообразная горилла. Давайте, ребята, её назовём!»
- «Назовём»! Да она на них как прыгнет – они её и разглядеть не успели!
- Ну и что? Значит, они потом её назвали, - не сдавался Коля.
- Довольно! – потребовала Зоя Петровна. – Гаврила, так Гаврила. В конце концов, не в этом дело. Я другое хочу спросить: не кажется ли вам, что оба рассказа очень уж похожи? Что Морковкина подражала Мухову? Ты, Морковкина, что нам скажешь по этому поводу?
- И совсем я не подражала, - прошептала Рина, снова собираясь пустить слезу. – У Тоши пионеры пошли в лес, а у меня в Африку…
- Все так думают?
- Все! – заорал в ответ Радик.
- И ты, Мухов, такого мнения?
- И я, - согласился Антон. – Она не подражала. Это я подражал. Дяде Саше. А Рина сама всё придумала. Она правильно говорит: у меня пионеры трясли кедр, а у неё – пальму. У меня на них спрыгнул медведь, а у неё…
- Гаврила! – ликуя, выдохнул класс.
- Ясно, - сказала Зоя Петровна. – Я только прошу: давайте без хоровой декламации. Высказывайтесь по одному. Кто ещё придумал рассказ?
Весь класс поднял руки.
- Арамсон, отвечай, - разрешила Зоя Петровна.
- Один раз! – с подъёмом начал Юра Арамсон. – Пионеры! Поехали в Антарктиду!
Зоя Петровна без сил опустилась на стул.
Не прошло и получаса, как любознательные пионеры побывали на Кавказе и в Сахаре, в пампасах и на дне океана, на дрейфующей льдине и в джунглях, на палубе корабля и в подземной пещере… Они последовательно трясли гору, пирамиду, кактус, морскую капусту, айсберг, лиану, мачту, сталактит – и оттуда на них валились дикие козы, ящерицы, змеи, акулы, пингвины, крокодилы, чайки, летучие мыши… В точном соответствии с правилами игры, всех этих представителей животного мира звали Гаврилами.
Когда завуч, привлечённый шумом в первом «Б», открыл дверь в класс, его приветствовали, поднявшись из-за парт, тридцать бывалых путешественников, проникших в Страну Разбуженного Воображения. Тридцать колумбов встретили его появление рассеянно-вдохновенными взорами. Мухов так и встал, как сидел – с поднятой рукой.
- Чего тебе? – поинтересовался завуч.
- А можно – моего медведя путь тоже зовут Гаврилой? Хотя он не мой, а дяди-Сашин, - не забыл добавить честный Антон.
Спасительный звонок поставил точку в Гаврилиаде первого «Б».